Она не видит его взгляда, когда он стоит чуть в стороне, прислонившись спиной к грязной, как собственная душа, стене, разглядывая троих схваченных отчаянных_глупых пленников. Она не видит, когда ее, вместе с двумя другими идиотами, уводят в мрачные камеры в лагере, как медленно разжимает его кулак, пока он провожает тяжелым взглядом ее спину. Он должен был предугадать, что так случится. Нет, даже не так – едва увидев в лагере Вики, Абриэль сразу подумал о том, что подобный исход событий наиболее вероятен и неизбежен. Знал – но не хотел верить. Попросту не хотел думать о том, что его отчаянно смелая и столь же отчаянно наивная сестра ввяжется во все это, подвергнет свою жизнь угрозе ради какой-то непризнанной, которая по непонятной ему причине стала ей близка. Он не хотел знать как и почему, что эта девчонка сделала такого, чтоб так сильно запасть в душу его излишне доброй сестры, но был уверен в одном – Мими всегда будет бороться за тех, кого любит и кем дорожит. Она всегда была такой – невозможно светлой для той, в чьих жилах текла демоническая кровь. Она всегда казалась ему светом – его личным, собственным, персональным, на который хочется бесконечно долго смотреть, к которому хочется стремиться, который согревает нежным теплом морозное черствое нутро, заставляя стремиться к чему-то большему, лучшему.

Да, Мими всегда боролась за тех, кого любила. Пусть и в корне не согласная с его задумкой, она, как могла, поддержала его в безумной авантюре с попыткой освобождения отца и помогла не сойти с ума там, с сырой камере адской тюрьмы, каждым своим визитом напоминая о том, что ему есть ради чего держаться, ради чего ждать.

Есть ради чего (кого) вынашивать в голове планы, которые она сочла бы безумными. Ужасными. Жестокими.

Будет ли она и сейчас бороться за него, как тогда, когда все знакомые и те, кто назывался друзьями, отвернулись, едва на его шее оказалось выжжено клеймо преступника?

Абриэль не был в этом уверен.

Он всегда был жесток, циничен и крайне радикален в собственных взглядах – она знала это и по какой-то непонятной причине принимала. Но сейчас… Кажется сейчас он перешагнул далеко за границы ее понимания, глубоко увяз в том, что она сочла бы недопустимым, неправильным. А он сам? Абриэль смотрит на собственные ладони – чистые. Вот только кровь ни отмыть ни с рук, ни с души. Она въелась, впиталась, проникла куда-то глубоко внутрь. И, наверно, должна была бы вызывать раскаяние, сожаление, наводить ужас от того, что натворил, но… Он не чувствовал ничего, но знал, что если бы пришлось переиграть, он сделал бы все точно так же. Потому что, несмотря на горечь и жестокость того, что произошло и чему еще суждено было случиться, это было необходимо. Это было правильно. Он давно поставил перед собой эту цель – и шел к ней, ступень за ступенью. И цель сейчас, как никогда прежде, казалась близкой – протяни руку, сверни еще одну чужую шею, и вон оно то, к чему ты так стремился, во что верил, все что жаждал.

Он был уверен, что она не поймет. Будет злиться, ненавидеть, презирать. Сочтет безумным. А ведь то, что он делал, он делал и ради нее – кажется, почти все в своей жизни он делал ради нее одной. Чтобы не повторилась больше никогда история с отцом. Чтобы можно было не опасаться никакого взбалмошного вердикта Небес. Чтобы жить… нормально. Он хотел построить_увидеть новый мир, где все было бы иначе, куда более справедливо и правильно, создать его любой ценой, на костях и крови тех, кто был виноват во всех прошлых несчастьях и бедовых положениях, в которых они оказывались, и привести ее в этот мир, как маленького ребенка приводят в новый отремонтированный дом. Он хотел, чтобы она держалась в стороне, не вмешиваясь, до последнего – чтобы потом показать итог, показать и убедить, что все это стоило того. Быть может, тогда бы она поняла.

Но глупо на это было надеяться, с учетом упрямства Мими.

Однако, в том, что она сейчас рядом, практически под боком, Абриэль находил некое успокоение. Что с ней там, в школе, он не знал и никак не мог контролировать – только был уверен в том, что она здорова и жива. И зла – чувствовал это, погружаясь в себя, чтобы отследить ее местоположение пару дней назад, убедиться, что все хорошо и мимолетом задев ауру. Да, узкая камера не самое лучшее место в мире, но все же так он был уверен, что с ней ничего не случится, что она ни во что больше не влипнет. Конечно, демон не мог знать, какие именно планы кроются в голове у Мальбонте, он поддерживал его идеи, но что представляет сам из себя тот, кто родился от союза ангела и демона, Абриэль до конца еще не разобрался, но был уверен, что пока причин для беспокойства у него нет. Вряд ли сестра нужна Мальбонте для чего-то большего, чем средство манипулирования непризнанной, а с учетом того, чему предстояло еще случится, возможно, мрачная камера окажется для нее самым безопасным местом в этом чертовом мире.

У него нет никаких препятствий на пути в подвал – караульный пропускает его без каких-либо вопросов, но Абриэль уверен, что об этом его визите Мальбонте обязательно расскажут. Ну и пусть. Ему нечего скрывать.

Идет вперед неспешно, издалека различая очертания ее фигуры – потрепанной, измученной, грязной, но живой. Это главнее всего прочего. Остальное казалось ничтожно мелким в сравнении в общей картиной и желаниями. Если для того, чтобы держать Мими в стороне от войны ему понадобиться морить голодом – он будет первым, кто заберет из ее рук кусок хлеба.

Он всегда считал, что цель оправдывает сердца.

Но что-то внутри екает – и дело вовсе не в пущенном камне, ударившемуся о плечо. Он даже не пытался увернуться, где-то подсознательно понимая, что, наверное, заслужил. Он может быть сколько угодно тысяч раз прав, но какой в этом толк, если к глубине ее глаз скрываются слезы, причиной которых был он сам?

Ее злобное шипение не трогает его – он хорошо знает, какой эмоциональной бывает его сестрица. Лишь с какой-то затаенной тоской смотрит на то, как она сбивает руки о решетку и как на пол капает ее_его кровь. Он не пытается ее остановить – Мими зла, ей нужно как-то выплеснуть все то, что она сдерживала в себе, все то, что он всколыхнул, появившись сейчас перед ней. Хочется привычно, как когда-то давно, когда она была совсем еще маленькой девочкой – его девочкой – вздохнуть, отрывая от собственной одежды кусок ткани, и перевязать ее раны, осторожно подув на кожу, но знает, что, наверняка, стоит ему только к ней прикоснуться, как она тут же одернет руку, выражая одним этим простым жестом то, что не хочет, чтобы их что-либо связывало, даже прикосновения.

- А я все равно люблю тебя, - отзывается на ее слова предельно просто, озвучивая то, что было для него самим собой разумеющимся. Он был полон ненависти и злости с самого своего рождения, она пропитала его плоть, кровь и кости, она была тем, что давало ему силы. Он ненавидел всех – и не мог ненавидеть только ее одну. Чтобы не случилось, чтобы она не сказала, чтобы не думала о нем, Абриэль знал, что любовь к сестре эта та самая константа, которая пройдет с ним через всю его жизнь, какой бы короткой или длинной она не была. Мими может злиться, ругаться, угрожать, пытаться воплотить угрозы в жизнь – это все равно ничего для него не изменит.

Он обречен любить ее до последнего своего вздоха.

- Как там отец?

Абриэль знает, что он жив, что в школе – чувствовал его рядом с сестрой, что не могло не радовать. Демон знал, что война требует жертв, и готов был положить на алтарь победы любую жизнь, но отчаянно не хотел думать о том, что жертвой может оказаться кто-то из его семьи. Сестра, мать, отец… Они могут не понимать его выбора, не одобрять, ненавидеть и отречься, но все что от них требуется – быть живыми.

Иначе то, ради чего он борется, лишится смысла.

Подпись автора

ав by `my_valkyrie
х  х  х  х  х  х  х  х  х  х  х  х  х  х  х  х  х  х

let the bullets fly, oh let them rain     my life, my love, my drive     it came from 
...................................  Pain!

Всматривается в ее усталый облик немного жадно, так, словно хочет запечатлеть в памяти все, от блеска глаз до царапин на руках, в своей памяти на случай, если она решит, что эта встреча будет для них последней. Как будто он когда смог бы забыть что-то о ней. Он весь, и телом, и воспоминаниями, пропитан ею – ее голосом, ее смехом, ее запахом, ее порой совершенно несносными выходками, доводящими вены до черноты ярости, заставляющей представлять то, как рука сожмется на тонкой шее, но вместо этого – треплет по таким же черным, как у него самого, волосам, с усмешкой целуя в макушку. Она всегда рядом с ним, даже если сама не знает или не желает этого – в мыслях, там, где под грудной клеткой бьется темное сердце. Еще будучи совсем малышкой, рисую на альбомном листе семейный портрет, он помнит, как она со смехом заявляла, что черный это его цвет, так, словно при виде чего-то такого же оттенка в ее голове тут же вспыхивала ассоциация с ним. И верно говорят, что устами младенца глаголет истина. Черный – его цвет. Он соткан из него не только внешне, но и внутри. Темнота пронизывает его изнутри гнетущей бездной, которую он всегда носит в себе, а она всегда была его светом.

- Не ври самой себе, Мими, - говорит ровно, так, словно ее слова ничуть не задевают и ничего не тревожат в сознании. Он давно уже не в том возрасте, чтобы бурно реагировать на обвинения в трусости и пытаться кому-то что-то доказать. Абриэль всегда отличался агрессией, бурным нравом, жестокостью, но сейчас, достигнув того, к чем так долго стремился, он чувствовал в себе какое-то непривычное спокойствие, так, словно наконец из его головы вытащили раскаленную иглу, долгое время служившую источником раздражения, с которым он сам не мог ничего поделать. Смотрит чуть устало, усмехается мягко, чуть снисходительно, как всегда, когда объяснял ей что-то до боли очевидное. – Ты всегда знала, какой я. Так что не надо делать вид, что это внезапно стало для тебя разочарованием. В том, что ты не хотела в это верить, нет моей вины. Я тебе никогда не лгал, - наверно, просто не мог бы это сделать, хотя в искусстве плетения лжи, как в одном из грехов, достиг признанного мастерства. Но ему всегда, если не хотелось о чем-то говорить, было проще промолчать, нежели выдавить из себя неправду – потому что она этого не заслуживала. Он был честен с ней всегда – и она знала это. Она знала его лучше, чем кто-либо еще. Знала все о ее тревожной натуре, мятежной душе, о том, как он смотрит на мир и как его бесит текущий уклад вещей. Мими не дура, она должна была понимать, что он будет на стороне Мальбонте уже потому, что он говорил о нем еще до того, как появились слухи о его воскрешении.

Но, наверное, она просто не хотела в это верить.
А он не мог ее в этом винить.
Кажется, он вообще не мог ее ни в чем винить.

На слова сестры об отце он лишь чуть грустно улыбается, но не чувствует ни сожаления, ни вины. Абриэль знает, что отец любит его, что он может его не понимать, не поддерживать, но предпочтет видеть его живым на стороне врага, нежели мертвым. Разные взгляды – это не потеря. Это не Небытие, из которого нельзя вернуться. Тем более, когда война закончится, останется только один взгляд, правильный – ведь не даром говорят, что историю пишут победители.

И он лишь хотел, чтобы вся его семья видела первые страницы этой истории.

Он сам не понимал отца, который оставался на стороне Сатаны даже после того, как тот с ним поступил, поддержав другого демона, а после, словно ничего и не бывало, вернул назад, в ближний круг, словно такое отношение к тому, кто был тебе и тобою предан, было нормой. Абриэль не мог представить, как можно мириться с таким отношением. Отец всегда заслуживал большего. И мог бы это получить…

- Ты знаешь, что Цитадель сейчас решает, кто займет трон Ада? И если б отец не ввязался во все это, оставшись в школе, преемником мог бы стать он, - у Мальбонте везде глаза и уши, новости в своем лагере они узнавали едва ли не раньше, чем они успевали сформироваться, и услышав данную, демон и не знал, как реагировать. Он всегда считал отца достойным чего-то большего, но трон Ада, выданный Советом Небес – это как оскорбление. Ни для кого не секрет, что Небеса выберут в итоге того, кто будет им удобен, кем можно будет манипулировать – и то, что отца посчитали таковым, оскорбляло Абриэля сильнее, чем если б нелицеприятная фраза о нем самом прилетела ему в лицо. Будучи тем, кто отсидел свое в темницах Ада, он привык к шепоткам за своей спиной и разному, вплоть до самого ужасного и презрительного, мнения в свой адрес – и ему было все равно, чужие слова ничего не значили. Ровно до того момента, пока не касались его семьи – тут он готов был рвать горло любому, даже сейчас, когда его семья могла не понимать и даже ненавидеть его за его действия. Впрочем, он был достаточно взрослым чтобы осознавать, что в родительском сердце едва ли найдется место такому чувству в адрес собственного ребенка. Горечь, непонимание, разочарование – да. Но не ненависть. Она исходила от Мими. И, наверно утешая себя, ему хотелось верить, что этого чувства с ней там много потому, что так ей легче пережить происходящее.

Он хотел верить, что когда-нибудь она все же поймет.

- Довольно неплохо, - спокойно пожимает плечами, словно они вели сейчас дурацкую светскую беседу, а сестра вовсе не пыталась оскорбить и задеть его побольнее так, словно желала чтобы он почувствовал хоть каплю той боли, что она чувствовала по его вине. – Я нашел, что искал, - и в этом признании куда больше смысла, чем могло показаться на первый взгляд. Благодаря своему таланту, Абриэль всегда находил желаемое – вещь, людей, воспоминание в чужое голове… Но не мог найти одного – своего места в этом мире. Быть просто протеже отца? Его готовили к этому, он справлялся в этой работой, был готов быстро подниматься по карьерной лестнице, но чувствовал, что все это – не его, чуждое. Ад в том виде, в котором он вырос, в своей проклятой гнилой системе, продавленный под Небесами, претил ему. Полноценная встреча с Мальбонте наконец дала ему то, что он искал долгие столетия – чувство, что он там, где должен быть. И этого Мими, при всей любви к ней, не могла у него отнять или опорочить своими словами.

Он не видит смысла отвечать на ее вопрос, в свете всего он кажется риторическим, так как ответ очевиден – да, он будет биться на стороне Мальбонте. Но школа – не их цель. Вот только говорить об этом сестре – излишнее.

- Всегда делал и буду делать, - отвечает негромко, наклоняясь чуть вперед, так, что из разделяет совсем ничтожное расстояние, пристально всматриваясь в родные глаза, словно надеясь выжечь на их сетчатке собственное «всегда и навечно», вопреки всему, даже желаниям самой Мими. Она может не верить его словам, ненавидеть его за его поступки – но он всегда будет делать так, как считает правильным. Для себя, для нее. Наверно, даже больше для нее – с того самого момента, как он взял ее, еще совсем младенцем, на руки, ее жизнь он ставил выше своей.

И этого ничто не могло изменить.

Тянется рукой в карман, доставая ключ от камеры, которую легко открывает, широко распахивая и делая приглашающий жест рукой.

- Пойдем, - если с Дино и Люцифером особо не церемонились, то для Мими подготовили более удобные условия. Девочка все же. Да и, как подозревал сам Абриэль, у Мальбонте были на этот счет свои планы, заглядывающие на то, что если хорошо обращаться с Мими, то она проникнется, может хоть немного сможет их понять и по возвращению в школу (а оно было неизбежно, каким бы отчаянным не казалось положение пленникам) сможет повлиять на отца. Тот пользовался большим влиянием и склонить его на свою сторону было бы полезно.

Подпись автора

ав by `my_valkyrie
х  х  х  х  х  х  х  х  х  х  х  х  х  х  х  х  х  х

let the bullets fly, oh let them rain     my life, my love, my drive     it came from 
...................................  Pain!